суббота, 13 августа 2016 г.
вторник, 9 августа 2016 г.
Берлин: импровизация урбанистики
Берлин завораживает. Центр «новой экономики», высоких технологий, стартапов. В этом городе процветают все виды визуального искусства, тут эксперементируют с медиа и музыкой. Писатель и публицист Елена Котова специально для МОСЛЕНТЫ написала о том, как Берлин утверждает себя в качестве подлинной столицы Германии и всей Европы и что по этому поводу думают его жители. Этот очерк открывает цикл статей о том, как меняются города и люди, которые в них живут, и о дискуссиях, которые эту трансформацию сопровождают. Редакция МОСЛЕНТЫ полагает, что для москвичей сейчас это особенно актуально.
Две планеты
«Ich bin ein Berliner». «Я — берлинец». Всего в одной фразе, которую любят те берлинцы, что постарше, – непростой удел города, его история. Без истории не понять того Берлина, которым сегодня восхищается вся Европа.
Над идентичностью Берлина в ХХ веке поставили единственный в своём роде эксперимент. В конце 1940-х Берлин, как и вся послевоенная Германия, лежал в руинах. «Только каждый пятый младенец мог быть завернут в собственные пеленки, и лишь каждый третий немец мог надеяться быть похороненным в собственном гробу», — писал Людвиг Эрхард, главный реформатор послевоенной Западной Германии. Оккупированный и разделенный город превратился в стройплощадку: власти стремились обеспечить кров людям и достойную жизнь. Каждые на свой манер, но примерно с одинаковым результатом: восток жил по-советски бедно, запад — просто бедно, а два года, с 1948 по 1949 годы, — вообще в блокаде.
После того, как в 1961 году Берлин разрезала пополам стена, пространство города на долгие годы попало в заложники политических идеологий. К Восточному Берлину отошел Mitte — прежний центр: легендарная Унтер ден Линден, идущая от Бранденбургских ворот, оставшихся за стеной. За ней — колоссальная Александер платц и аллея Карла Маркса с шеренгами зданий в стиле сталинского ампира. Похоже и на Кутузовский проспект Москвы, и на проспект Ленина в Минске. Единство стилистики соцлагеря.
Далее — Фридрихсхайн аллея, к северу от нее — район Прецлауэр Берг, более-менее уцелевший в войну. Здесь старые дома после войны не реставрировали, жить можно и ладно. Они ветшали, покрываясь копотью — и от традиционного отопления углём, и от того, что сразу за ними начинались промзоны. Вся остальная часть Восточного Берлина – море серо-белых панельных домов, не отличить от московского Чертаново.
В Западном Берлине, наоборот, даже вполне поддающиеся реставрации дома сносили – никакой преемственности с Рейхом. Там полигон градостроительных экспериментов. Доминирует архитектурный функицонализм — идея экологичного недорогого жилья. Средней этажности дома сливаются в брутально-бетонные кварталы. Порой от восточной части не отличить. Только в районе Шарлоттенбурга и Курфюрстендамм, куда сместился центр, точечно восстанавливали единицы старых зданий, втыкая в руины между ними чудовищно-уродливые коробками со следами стиля «баухаус».
Окраины здесь оформлены всё той же мешаниной из уцелевших, некогда роскошных домов стилей «ар деко» и «ар нуво» с бетонными уродами. В Кройцберге сплошь иммигранты-гастарбайтеры, которые до 2010 года составляли треть 170-тысячного населения округа, к чему тут модернизация. В Нойкёльне, где коренные берлинцы, — чистенько и убого. Жилье средней семьи — пять-шесть человек в трёхкомнатной квартире, с одной ванной, а то и кухней на весь этаж.
Берлин вновь становится стройплощадкой, идеология и функционал доминируют над формой в каждой из частей разделенного города. Стороны, вступившие в «холодную войну», тратят сотни миллионов, превращая доставшиеся им части Берлина в витрины собственного, нового «благосостояния для всех».
Стены нет!
Ночью 9 октября 1989 года тысячи людей идут прикоснуться к Бранденбургским воротам, почти тридцать лет скрытым стеной в межграничной зоне. В прошлом и чек-пойнт Чарли, и «Дворец слёз» — вокзал на Фридрихштрассе, где восточные берлинцы прощались со своими родными с запада, приехавшими их навестить.
Главная задача — объединить две планеты снова в одну, связать две части города инфраструктурно и эстетически. Город снова превращается в стройплощадку.
С метро всё относительно просто: туннели были прорыты ещё до войны, при постройке стены их забили, оставалось немного — всё вычистить и возвести новые станции. Сложнее с S-Bahn’ом — подобием электричек, идущих к центру с окраин. Пути прокладывают заново, в обход жилых кварталов, построенных за это время, всё перекопано, везде гигантские пробки, жители протестуют.
В Берлин переезжает столица. По соседству с Mitte, — районом ведомств и посольств, — уцелевший Рейхстаг, теперь место заседаний Бундестага. Вокруг пустыри — результат ковровых бомбардировок. По обе стороны разметки стены растут здания аппарата парламента, бюро канцлера, правительства, новая штаб-квартира партии SPD (СДПГ).
Все – в стиле индустриального постмодернизма. Причудливых форм аквариумы перетянуты стальными прутьями, с окнами в несколько этажей — круглыми или даже треугольными. В квартале под названием «Музейный остров» английский архитектор Давид Чипперфильд заново создает «Новый музей» — снаружи имперское здание, внутри — галереи со стеклянными стенами и наклонными полами, сменившими лестницы.
Эта архитектура XXI века призвана соединить в единое пространство уродливо-бетонную западную часть со старинным центром, сталинским ампиром и с восточными «Черемушками». Теперь уже не в западной, а в восточной части старательно стирают следы прошлого. Раскрашивают серые коробки домов, пристраивают балконы. Воссоздать единый социум оказалось куда сложнее.
Дворец эстетической катастрофы
После падения стены в сознании горожан образовалась смесь самого разного наследия. Восточные жители Берлина комплексуют перед западными, хотят забыть «Штази» и ностальгируют по маниловщине социализма. У западных комплекс превосходства свободных состоятельных людей и тут же левацкие заскоки, выросшие из доктрины «благосостояния для всех». У этнических меньшинств — иммигрантов — узаконенное властью желание получить все сразу и на халяву. С 1993 года, когда был принят новый градостроительный план столицы Германии, эта разрозненность взглядов жителей объединенного Берлина стала особенно заметна.
Читать дальше: http://moslenta.ru/article/2016/08/01/berlin/
Читать дальше: http://moslenta.ru/article/2016/08/01/berlin/
суббота, 6 августа 2016 г.
Бедные русские
«…Важнейшей чертой электората является способность покупать и голосовать – это общество консюмеризма (потребления). Это общество подчас нам пытаются ставить в пример», – заявил Владимир Якунин на общественно-педагогическом форуме в Петербурге. Отметив, что этот пример – не лучший. Речь Якунина стала эпизодом наступления на общество потребления, по мнению некоторых – крайне опасного для России.
Режиссер Руслан Бояков указывает на «заполненный под завязку холодильник» как на «страшную профанацию алтаря». Никита Михалков считает, что он лишает «бдительности и ощущения реальности». «Изборский клуб» вещает, что «стабильный рост потребления и потребностей – это их смысл жизни»; а «наш – выковывание человеческой души… отстаивание социальных и духовных идеалов… вочеловечивание природы и истории».
Они клеймят потребление, влекущее в «зону самообмана, где нет подлинных чувств и культуры, а демократия сводится к равенству всех перед знаками богатства».
Проблема в том, что богатство россиянам пока не грозит.
Росстат сообщает о росте числа малоимущих до 20%. Теперь каждый пятый в стране может купить только еду. В правительстве обсуждали было введение льготного питания и выделение бедным денег на продукты. Но глава Минпромторга Денис Мантуров сообщил, что деньги на «продовольственные талоны» вряд ли включат в бюджет-2017.
Тут ли толковать об ужасах потребительства, когда бедность на пороге?
И что это такое – бедность? «Состояние нужды, нехватки жизненных средств, не позволяющее удовлетворить насущные потребности индивида или семьи…» (Энциклопедический словарь экономики и права); «крайняя недостаточность у человека, семьи, региона, государства… ценностей, товаров, денежных средств для нормальной жизни и жизнедеятельности» (Словарь экономических терминов); «жизнь в нужде, состояние того, кто постоянно нуждается» («Толковый словарь русского языка» Сергея Ожегова).
Всемирный банк и МВФ считают, что в нищете живут те, кто может тратить меньше 1 доллара 90 центов в день. А по данным ООН, нищета – удел 836 млн землян.
В России слова «нищие» и «бедные» оставлены обиходному языку и СМИ. Власть и юристы говорят «малоимущие».
Сколько их – рассчитывают на основании официального прожиточного минимума в каждом регионе. Есть и минимум по стране. Его раз в квартал определяет правительство. В первом квартале он составлял 9776 рублей в месяц – около 155 долларов. То есть 5 долларов 17 центов в день. По меркам МВФ – не нищета. Но до консюмеризма ли тут?
Как-то директор Института экономики РАН Руслан Гринберг заметил, что «обсуждение темы о вреде потребления… кажется большим ханжеством и лицемерием. В нашей… стране лишь 25% населения потребляет то, что потребляют европейцы. Остальные выживают. <…> Потребление – синоним свободы. Мы должны иметь выбор на всё. Будь то носки, начальство, премьер-министры. <…> Вспомните 80 лет советского аскетизма, жуткого унижения, уныния, серости…».
При этом власти твердили, что граждане не знают кризисов, а образование и медицина бесплатны, как и забота партии и правительства. В таком уюте богатство – излишне, а бизнес – преступен, и дом его – тюрьма. Но теневой сектор рос. Ибо
в стране при бесплатной медицине царила скудость. Штамповали тысячи тракторов, а легковых машин не хватало. Качали море нефти, а фломастер не купишь. «Трепещут хитрые враги, но где пальто и сапоги?»
Это – ничего. Зато у нас скоро – коммунизм. А Западу – конец. Там спад, безработица, коррупция, инфляция, рост цен держат людей за горло, грозя погрузить во мрак нищеты. Кругом гангстеры, военщина, политиканы, воротилы Уолл-стрит и лживые писаки. Но они обречены. И не спасут их грязные потоки вранья о бедной жизни на Востоке.
Ведь наш Восток цветет. Летит в космос Гагарин. Крошит торосы ледокол «Ленин». Дает ток Братская ГЭС. Граждан переселяют из подвалов в ульи имени вождя – «хрущевки». А Запад не понимает: отчего пославшие первого человека в космос так бедны?
180 частных машин (пишет Джон Доусон в книге Commercial Distribution in Europe) приходится на 1 тыс. французов. И 4 – на 1 тыс. советских в 1965 году, когда Гагарин посещает завод ракетно-космической компании Matra, выпускавшей и авто. Ему там очень нравится. И вот, вернувшись в страну социализма и березового ситца, он узнает, что в посольстве Франции его ждет Matra-Bonnet Jet VS ракетных очертаний.
В 1969-м машины есть в большинстве французских семей. В СССР считают тонны чугуна, а острый галльский смысл обеспечивает холодильниками – 73%, телевизорами – 52% и стиральными машинами – 50% населения.
Штаты подходят к порогу потребительского рая в 50-х.
В 1959-м гости американской выставки в Москве любуются «Шевроле», «Олсмобилами» и «Плимутами». Не зарастает народная тропа и в типичный американский дом, полый невиданной техники. Такой дом, говорит Хрущеву вице-президент Никсон, сталевар у нас покупает за 14 тыс. долларов. И 25–30 лет платит за него сто в месяц. При зарплате 3 бакса в час это терпимо. Хрущев отвечает: и в СССР сталевар может купить дом. Но цифр не приводит.
В конце 40-х в Штатах «норма – дом в 750 квадратных футов» (около 70 м), пишут Ванн, де Грааф и Нэйлор в книге «Потреблятство». В 50-х «к площади американского дома добавилось 200 футов». В 70-х дошло до 1350. А недавно – до 2300 (213, 677 кв. м).
В России же в моде квартиры в 20 м. Вице-премьеру Игорю Шувалову «кажется смешным, но люди приобретают такое жилье, и оно очень популярно, и на рынке есть ниша такого жилья». Но многим и оно не по карману. А ставка по ипотеке в 2015 году в среднем 13,5% годовых – почти вчетверо больше, чем в Европе. В Штатах (при цене 60–150 тыс. за средний дом) – от 3,5 до 7%.
Кстати, и там есть бедные. «Би-би-си» сообщает: каждый седьмой. Но безработица самая низкая за восемь лет – 4,7%. Нижний предел годовой оплаты программиста – 65 тыс. долларов. Медсестры – 69 тыс. долларов.
Но нам на это нечего смотреть. Ведь
еще в 1959-м Хрущев заявил Никсону, что такой образ жизни чужд нашему человеку, но «ваши внуки будут жить при коммунизме!» А тот: «Нет, ваши – при капитализме»… Спор разрешила история.
20 лет в России бизнес насыщает рынок и удовлетворяет спрос. Уже давно бренды – это тяга и страсть, впечатанная в душу покупателя. Наивные скажут: брендинг – это «втюхивание ненужного». Но разве чемодан Louis Vuitton и туфли Gucci не нужны? Для многих они значат то же, что для советского человека – «настоящая фирменная вещь».
Многим людям важны красота, качество и статус. Да: на дорогих часах то же время, что и на дешевых. Но их покупка – пропуск в мир товаров класса люкс, где создают символические маркеры. А возможность покупки настраивает больше зарабатывать и трудиться.
Для миллионов труд – средство не выживания, а развития, реализации талантов, будь то лирическая поэзия, прозаический бизнес, экзотическая реклама и т.п.
Реклама важна в мире товаров и услуг. Как и на рынке партий и политик. Покупатель не лишен эмоций. И работая с ними, мастера брендинга трудятся, как и политтехнологи на выборах, повышая спрос на образы клиентов. У них есть общее дело: управлять выбором. В том числе между достатком и бедностью.
Это сложно. Ведь россияне, по словам социолога Левада-центра Марины Красильниковой, «притащили из советского прошлого навыки бедняков».
Можно вообразить: вот их «лечат» от «советчины» – растят новый молодой народ, суверенный по отношению к власти. Норма для него не бедность, а стремление к благосостоянию, творчество, терпимость, открытость разнообразию. Он знает: условие единомыслия – тотальный контроль. Он мешает развитию. А свободный обмен идей – залог созидания. Ну а патриотизм – это не оды начальству и плевки в «образ врага». А укорененность в культуре и труд ради благополучия – своего и страны. Который легко сочетается с либерализмом, хотя и не только с ним.
Вообразить просто. Но всё не так.
Лояльность власти вызвана зависимостью от нее большинства россиян. 80%, – напоминает Марина Красильникова, – тратят на еду больше половины дохода.
То есть бедных у нас не 20%, а две трети. А то и три четверти. Они не голодают. Но их социальные ожидания мало отличаются от тех, что были при советах.
Кстати, тогда трудовой Запад вовсю потреблял плоды своего развития, а тамошние культурологи хором клеймили капитализм за то, что он рождает консюмеризм. Они не ели щи да кашу в советской столовке и не бывали в магазине, где гудит буддийская пустота. Но потребление порицали.
А нынче в России занимаются тем же по мере нищания страны. Неужто президент и впрямь объявлял борьбу с бедностью приоритетом своего второго срока? Это забыто. Зачем бороться с ней, если можно – с потреблением? Как писал в XIX веке поэт Некрасов? «Есть и овощ в огороде – хрен да луковица, // есть и медная посуда – крест да пуговица». Вот-вот. И следуя совету героя «Бедных людей» Достоевского, надо «жить скромно, смирно, тихо. Чтоб и не слышно бывало из наших помещений».
Или, возможно, на думских выборах российский избиратель покажет, что Владимир Якунин ошибся? И суверенно-демократическая формула электората – иная: голосовать, не покупая.
http://www.gazeta.ru/comments/2016/08/01_a_9732023.shtml
http://www.gazeta.ru/comments/2016/08/01_a_9732023.shtml
Многоходовочка
Это случилось весной 1994 года. Молодой американец по имени Роналд Опус решил покончить с собой. В предсмертной записке было написано, что он, Роналд, пошел на этот шаг из-за финансовых трудностей и непонимания со стороны родителей.
После написания этого послания мистер Опус залез на подоконник и бросился вниз с девятого этажа. Маловероятно он сделал бы это, если знал, что работавшие в тот день в доме мойщики окон натянули на уровне седьмого этажа страховочную сетку. Так что, пролетев два этажа, Опус просто рухнул бы на упругую сетку с мокрыми штанами, но вполне живой. Но тут вмешался фантастический случай. Просто-таки фатальное невезение!
Когда Роналд пролетал мимо окна восьмого этажа, в его голову из комнаты попал заряд дроби, выпущенный жильцом на восьмом этаже. Пока полиция доставала труп с сетки и устанавливала личность покойного с почти полностью снесенной выстрелом головой, детективы решили, что стрелявшему - нужно предъявлять обвинение в непредумышленном убийстве. Ведь если бы он не выстрел, Роналд Опус остался жив, упав на сетку.
Дальнейшее разбирательство обнаружило новые факты. Оказалось, что старик стрелял в свою жену, но не попал, и заряд угодил в окно. Значит, мелькнуло у детективов, нужно корректировать обвинение - к непредумышленному убийству добавить покушение на убийство (жены). Просто в моменты гнева и ссор с женой он всегда хватал со стены незаряженный дробовик и делал "контрольный выстрел" - пугал жену щелчком курка. Это было уже как бы семейным ритуалом. По утверждению обоих супругов дробовик всегда висел на стене и никогда никем не заряжался. Значит, в соответствии с американскими законами, обвинение в непреднамеренном убийстве теперь лежало на том, кто тайно зарядил дробовик.
Кто? Выяснив, что свободно войти в комнату задиристых супругов мог только их сын, полицейские детективы связались с его другом и выяснили много интересного. Зная, что отец часто угрожает матери висящим на стене оружием, сын тайно зарядил его, надеясь, что при первом скандале тот застрелит мать, а сам попадет за решетку. Однако последние несколько недель супруги жили на удивление мирно, чем несказанно огорчали неудавшегося мстителя. Где он, этот подонок?
"Как где? - удивился старик.
- Сын живет этажом выше..."
Да, искомым сыном оказался сам... Роналд Опус! Это он зарядил дробовик, а когда месть не удалась, в отчаянии выбросился из окна. И был застрелен своим же зарядом. Своим же отцом, которого хотел засадить в тюрьму. Самоубийство свершилось, хотя и не совсем так, как этого хотел Опус...
Хотя вся эта история и похожа на выдумку, она является реально зафиксированным фактом.
источник
Подписаться на:
Сообщения (Atom)